Роль философии можно уподобить роли отца, заботливо пекущегося о своем семействе. Под чутким присмотром патера растут культура и общество, выпалываются сорняки и паразиты. Именно такая философия дает духовную жизнь всему, насыщает смыслами дела и поступки, а значит, творит и жизнь, реальную и практическую. Без философского напутствия действия хаотичны, мысли плоски, а планы бесцветны. Неожиданно ярким светом заливается опустевшая площадь, и все на ней приобретает связный и глубокий смысл. Так, разрозненные детали и фигуры вдруг оказываются частями великолепной скульптуры.
Философия в науке, что монарх на троне. А там, где есть монарх, там господствует благочинность и единство. Но философия не абсолютна. Философия – посредник между космосом и человеком, переводчик гласа космоса, гласа природы. Порядок вещей, к которому стремится человечество, это тот же порядок, к которому стремится вся природа. Но человеку надо показать этот путь. Именно правильная трансляция неуловимых обычным человеком сигналов космоса во благо человечества дает силу философии. Согласование между природой и разумом имеет место не потому, что природа разумна, а потому, что разум природен. Структура разума подобна структуре космоса. Философия устилает человеческую дорогу мягким покрытием, берегущим людей от ран и бед. От ее чуткости, проницательности и отеческой доброты зависит успешность указываемого ею пути.
Но горе обрушивается на людей, если философия лжива, и она коварно вползла или насильно затолкана в пустые рассудки. Такая философия еще более разрушительна, чем сеющие смерть прямые действия врага. По крайней мере, враг явен, но подлая философия, притворяясь заботливым другом, блокирует все поры морального сознания, опуская людей снова в звериный мир. Правильней было бы не называть такое учение философией. Но процесс познания – та же война. И имена явлениям дает победитель. И только, в конечном счете все встанет на свои места, и жизнь снова вернется в проложенное может быть тремя тысячелетиями назад правильное русло. И тогда окажется, что Шумер и Аратта по своим взглядам не только наши современники, но и опережают нас по безошибочности своего инстинкта, еще не замороченного тысячелетиями библейской баланды.
Но обычному человеку нелегко понять философа. Точно так же ребенок, за которым присматривает родитель, не может понять, от каких опасностей и бед предостерегает его родитель, так и рядовой человек не сможет опознать ту философию, которая и есть подушка безопасности для него. Только когда ребенок сам становится родителем, тогда он начинает понимать, благодаря чему он сам состоялся, и теперь ему предстоит повторить то же самое.. И тогда его опыт и есть указующая стрелка, которая не позволит ему сбиться с пути.
Настоящий философ прокладывает дорогу обществу, расставляет указатели на перекрестках. Простой способ отличить его от прикидывающегося таковым врага – понаблюдать за его действиями. Они не противоречат его действиям. Истинное назначение философии – борьба за правду и справедливость, борьба со всем, что лишает людской радости. Зрелость общества можно определить по его отношению к такой философии. Если общество недооценивает философа или пренебрегает им, это не унижает философа, это уничижает само то общество, которое подобно несмышленному ребенку дерзит своему родителю.
Если у общества нет своей философии, то оно будет поклоняться чужой, в которой, как известно, места ему не предусмотрено. То же самое обычно говорится и по поводу армии. Не хочешь кормить свою – будешь кормить чужую. Наше армянское общество удивительно терпеливо – оно допускает и прощает все, кроме философии. И так уже тысячелетия. Историки философии могут рассказать об этом более подробно. Но может быть в этом загадка консервативности армян. Они боятся ступить вперед, потому что никто не указал им эту дорогу?
Но вина философа в этом есть. И она в том, что он проиграл сражение. Общество попало в плен чужой философии, отдано ей в рабство. Наше общество работает на то общество, у кого она есть. Философия – это вечное сражение – и риск проигрыша своему вечному оппоненту – своей тени, которая все очерняет, уплотняет, наводит мрак и ужас на только что бывшее светлым и прозрачным. Его тень – это двойник, который за спиной злобно следит за ошибками философии, и готов нанести удар отравленным ножом. Человек, который не может создавать, хочет и будет разрушать.
Где свет, там и тень, где дух, там и материя, ничего нельзя оторвать друг от друга. Но нам внушили приоритет материального, подчас грубого, плотного, дикого, необузданного начала, которое мутит и опускает в грязь все идеальное. Материальное оторвали от духа, от обуздывающего его возвышенного разума, который считается с идеальными законами космоса, и регулирует жизнь и материю в соответствии с этими законами, постигнутыми как истина.
Философия, лишенная морали, типа, марксизма, лишена и Истины. Но, истина проста и не скрыта, в то время как ложь сложна, глубоко скрыта, надменна, подозрительна и беспокойна, и ее вымышленное ложное знание, кажущееся заполненным бесчисленными подтверждающимися примерами, часто ошибочно принимается за верховную мудрость. Сегодня вузы предлагают нам подготовку к добротной профессии менеджера некой компании, утаив от нас наше царское происхождение, право на престол и творение жизни в счастье, красоте, любви, богатстве и безопасности, в свободе и независимости от всех земных правителей и работодателей. Кто же вернет нам нашу дорогу к этому престолу?
Некоторые полагают, что «любовь к мудрости» не выше науки. Ибо наука характеризуется повторяемостью результата (вскрывает закономерности), сведением знаний к математическим формулам, эффективностью приложений. Тогда как мудрость всегда уникальна, сообразна обстоятельствам и выступает уделом жизненного опыта, бессознательного наития (чутья) или даже «божественного откровения». Но математика выступает основой не только современной науки, но и самой философии. Для школы пифагорейцев философия, математика и музыка были связаны с созерцанием божественного (общением с мудростью Бога). И занятия теологией имели смысл как постижение математики бога. Примечателен выбор ими имен для математических состояний объектов от греческих слов: theos = божество: «теория», «теорема»; и logos = слово \ разумное основание \ счет: «логика», «аналогия», «логистика» (умение считать). «Пифагор учил, что начала мира нельзя чувствовать. Они не подвержены никаким влияниям, невидимы и духовны» (Плутарх). А «Вселенная, по мнению пифагорейцев, является гармонией и числом» (Аристотель).
Первые философы проложили новую дорогу к богу. Бог стал умопостижимым, а учение о нем — теология, – это рациональное предприятие для философа, это вычисление бога, это вопрошание о его воле и перевод его знаков в человеческий рациональный язык. Потому что бог философов тоже говорит на языке математики, это светский бог. Его слова-послания – это золотое сечение, максимальное и минимальное в действиях природных и космических тел, это принцип наименьшего действия, принцип непрерывного творения, другие оптимальные принципы. Когда Кеплер или Леонардо называли, например, Золотую пропорцию «Божественной», они таким образом выражали для нас образ бога и его волю, проявленную в математике.
Для западного мышления это стало очевидным совсем недавно. И когда некоторые теологи провозгласили «смерть бога», прежде всего, библейского бога – они освобождали место для умопостигаемого бога, чьи черты выписываются наукой и математикой. Точно так же, как и у Пифагора, который положил начало философии. Этот возврат лишний раз показывает, что нужда в идеальном есть первый импульс к творению. А незаконно занявшие это место учения, оттеснившие науку и математику, должны уступить его. Но и последний из пророков библейско-средиземноморской цивилизации «людей Писания» Мухаммед принес в мир откровение Корана не без пиетета к математике. 89-я сура «Заря» так говорит о рассудительности: «Клянусь восходом. Клянусь закатом. Клянусь десятью ночами. Клянусь четом и нечетом».
Уже небольшое вторжение науки в заповедники религиозной морали неожиданно обнаруживает гораздо более сильные и глубокие ее космические истоки и наличие новых, превозмогающих эгоизм, норм этики. Их называют Платиновыми правилами, как более ценными, чем золотые правила. Платиновые правила связывают людей в целостность и подчиняют космическим закономерностям.
Но рациональность философии отлична от рациональности математики. Философии присуща двойственность, парадоксальность смыслов, отождествления двух элементов, которые одновременно исключают друг друга, способность воспринимать абсурд, соединяя в одном понятийном контексте несовместимые понятия, вещи, отношения. Любой феномен социальной и психофизиологической реальности реализуется как метаморфозные процессы взаимного перехода полярных, взаимно исключающих друг друга сущностей – действительного и разумного, актуального и потенциального, образа и идеи, возбуждения и торможения, добра и зла, внутреннего и внешнего, хаоса и порядка, жизни и смерти…
В XVI – XVII веках в результате религиозной реформации, буржуазных революций, организации академий наук и внедрения интеллектуальных методов управления хозяйством изначальные смыслы античных слов в обыденном сознании стерлись. И теперь корень «Рацио» трактуется как разум, знания, наука. Как отрицание «наивной веры» в красоту космоса, сверхъестественного его понимания или откровения поэта и художника.
Однако, кроме науки, познанием мира видимого и невидимого и поныне, как и всегда, ведают поэзия и искусство в целом. И там тоже «рацио» играет свою упорядочивающую роль. Осязаемое для математики и философии подчас проявляется впервые в интуиции поэта, когда он подступает к вслушиванию в тайны бытия. Поэтическое есть искусство уникального; хотя при этом и поэт применяет научные методы и не чурается мистики. Так же, как и музыку нельзя оторвать от математики. Соединяя рациональное и иррациональное, расчет и интуицию, число и слово, искусство вбрасывает новое в поле человеческого сознания. Для поэта философия – это когда берешь нечто настолько простое, что об этом, кажется, не стоит даже и говорить, и приходишь, к чему-то настолько парадоксальному, что в это невозможно даже поверить… Но и здесь поэт и философ – остаются переводчиком гласа бога.
Как тайну бога распознать? Кто посягнет судить о ней?
Всем в мире близких он послал, он всех связал на много дней.
Лишь, как подобие свое, певца оставил одного,
Чтоб так же, как он сам, поэт взирал на мир и на людей.
* * *
(Тебя) Я потерял, о, как найти?
О, дай мне знак, чтоб мог найти.
Я в этой темноте давно
Брожу, чтоб дверь к тебе найти.
* * *
Дыхание бога вдыхаю: он дышит во всем,
Призыв его слышу и голос: он слышен во всем.
И я возвышаюсь, внимая, и ловит мой дух
Мелодию мира и шепот, — он слышен во всем.
* * *
Для души нашелся дом —
Вся вселенная кругом.
Я — вселенной властелин.
Люди знают ли о том?
(О.Туманян)
Мы начинаем умирать не с органов чувств и не со своих конечностей, но с потери своей способности воспринимать сверхъестественное. Тот, у кого нет стремления к абсолютному, к совершенству, довольствуется мирной посредственностью. Возвращение для нас не есть путь назад, возвращение есть путь вперед. К нашей собственной царской культуре, которая тысячелетиями пылится во всех музеях мира. Откуда вещи берут свое начало, там же они, ввиду циклических возвратов, находят свой импульс к новому возрождению. Или, как говорил Гегель, конечное, или результат, в такой же мере есть первое, с чего начинается движение и собственная цель, претворяемая им в действительность.
Э.Р.Григорьян, доктор философских наук, профессор
